Зодчество двойного назначения:

[Nimrod]

Одним из спорных вопросов в отношении исторической фортификации является оборонный потенциал каменных и кирпичных храмов, без ярко выраженных оборонных черт, возводимых среди преимущественно деревянной архитектуры, характерной для тех или других культурно-исторических человеческих сообществ.

Для территории современной Украины такая ситуация в зодчестве сохранялась долгое время, на левобережной стороне Днепра до 18 века включительно.

При этом светская каменная или кирпичная архитектура в таких условиях ещё более редка, чем культовая.

Конечно, не вызывает сомнений что важнейшим критерием затрат на возведение дорогостоящего каменного или кирпичного храма являлся престиж такого строительства. Но трудно поверить чтобы оборонный потенциал воплощенного в результате сооружения не учитывался в той или иной степени заказчиком. Что касается видимого отсутствия оборонных черт в конкретной храмовой архитектуре, то исторические факты свидетельствуют, что в "угрожаемый период" храмы путем несложного дооборудования увеличивали свой оборонный потенциал.

В общем для завязки дискуссии считаю возможным привести здесь заслуживающую пристального внимания статью С. В. Заграевского, специалиста по зодчеству прежде всего Суздальской земли "Внешней Руси", полный вариант с иллюстрациями которой можно увидеть на его сайте.

С. В. Заграевский,

профессор, доктор архитектуры

К ВОПРОСУ О ДРЕВНЕРУССКИХ ОБОРОННЫХ МОНАСТЫРЯХ И ХРАМАХ

Опубликовано: Заграевский С.В. К вопросу о древнерусских оборонных монастырях и храмах. В кн.: Материалы XVIII международной краеведческой конференции (19 апреля 2013 г.). Владимир, 2014.

I

Прежде всего необходимо договориться о терминах. Под оборонными монастырями и храмами мы будем подразумевать те, которые были построены не только в богослужебных и монументально-декоративных, но и в военно-оборонительных целях, т.е. в дополнение к духовным функциям имели функции воинские.

Важно сделать оговорку, что мы не собираемся:

– обсуждать, а тем более ставить под сомнение духовные функции монастырей и храмов, их символику, эстетику и пр.;

– рассуждать на тему, какие из вышеуказанных целей и функций первичны, а какие вторичны;

– исследовать соотношение вышеуказанных целей и функций в древнерусской архитектуре либо в конкретных монастырях и храмах;

– уделять внимание каким-либо иным философским или идеологическим вопросам.

Наша задача более предметна: исследовать вопрос, существовали ли в принципе оборонные функции древнерусских монастырей и храмов в дополнение к духовным функциям.

Уточним также, что слова «оборонный», «оборонительный» и «крепостной» в контексте нашего исследования являются полными синонимами.

И начнем мы с оборонных монастырей. В советское время и в научной, и в популярной литературе господствовало мнение о том, что многие древнерусские монастыри (преимущественно пригородные) были именно оборонными. Такой точки зрения придерживались и Н.Н. Воронин, и М.А. Ильин, и П.Н. Максимов, и В.В. Косточкин (1).

Необходимо отметить, что позиция указанных исследователей, несмотря на давление советской атеистической идеологии, была вполне взвешенной, т.е. они понимали оборонное значение монастырей именно в том смысле, который мы обозначили в начале данной статьи. Так, В.В. Косточкин писал:

«Ближайшими же фортами стольных городов были, по-видимому, монастыри. Об их основании летописи рассказывают довольно редко, но кольцо монастырей, выросших в конце XIV в. на дорогах к Москве, имело, очевидно, и воен­но-оборонительное назначение. Оборонительное значение имели также монастыри Твери. Федоровский монастырь, стоявший на острове в устье Тмаки, запирал вход в эту реку со стороны Волги, а Отрочь, располагавшийся на мысу у устья Тверцы, наоборот, закрывал выход из нее в Волгу. В конце XIV в. они играли роль сторожей Тверской крепости, прикрывая ее с наиболее опасных сторон. Особенно развитую систему монастырей имел Великий Новгород. Они стоя­ли на различных направлениях от города, охватывая его несколькими концентри­ческими поясами. Первая их линия располагалась в 2–3 км от городского вала. На западе от Волхова в нее входило пять монастырей: Успенский в Колмове, Никольс­кий в Мостищах, Успенский и Благовещенский в Аркажах, Пантелеймонов и Юрь­ев, а на восточной – шесть: Городище, Нередицкий, Лятский, Ситецкий, Мало-Кириллов и Антониев. Во вторую линию, отстоящую от Новгорода на расстоянии 5–6 км, входили: за западе – Никитский скит, Сырков и Петынский монастыри, а на востоке – Шилов, Сковородский, Ковалевский, Волотовский, Лисецкий и Деревяницкий. Наконец, третья линия, в составе которой находились Вяжицкий и Троицкий монастыри на западе и Коломенский, Николо-Липенский, Кунинский и Хутынский на востоке, отстояла от Новгорода на расстоянии 10–12 км. Правда, цель создания перечисленных новгородских монастырей не предопре­делялась задачами обороны (курсив мой – С.З.). Большие хронологические разрывы во времени их основания заставили А.Л. Монгайта прийти к выводу, что они не могли строить­ся в соответствии с планом государственной защиты. Однако, взятые вместе, эти мо­настыри составляли разветвленную систему сторожевых фортов Новгорода. Аналогичные монастыри существовали и близ Пскова. Древнейшими из них были Мирожский, Ивановский, Снетогорский, Крыпецкий и др. Применяя современную терминологию, названные монастыри следует, пожалуй, назвать «спутниками» стольных городов. Их архитектурный облик может быть с вероятностью представлен в виде небольших деревянных крепостей… Монастыри прикрывали подступы к Москве» (2).

Столь же взвешенную позицию занимал и Н.Н. Воронин:

«Присматриваясь к сведениям о времени Дмитрия Донского, можно легко убедиться, что как объекты, так и географическое размещение строительства подчинены подготовке к решающей борьбе с татарами… По периферии Москвы создается кольцо монастырей, являющихся как бы вспомогательными «фортами» обороны столицы. Между дорогами на Коломну и Серпухов основывается Симонов монастырь (до 1379 г.); севернее – у Владимирской дороги, на берегу Яузы становится Андроников монастырь; к юго-западу от кремля, против Крымского брода, около 1360 г. строится Зачатьевский монастырь. Уже после Куликовской битвы (в конце XIV в.) с севера, меж дорог на Дмитров и Ярославль основываются Петровский Рождественский (около 1386 г.) и Сретенский (около 1395 г.) монастыри… Соратник Дмитрия Ивановича, князь Владимир Андреевич, строит в 1374 г. в Серпухове дубовую крепость – Серпуховской кремль. Но еще до постройки крепости, в 1360–1362 гг., митрополит Алексей поставил на правом берегу Нары под городом Введенский «владычный» монастырь. В год закладки Серпуховского кремля, по просьбе князя Владимира, игумен Троицкого монастыря Сергий Радонежский основал на другом, левом, берегу Нары Высоцкий монастырь. Как в Москве, так и здесь монастыри играли роль форпостов Серпуховской крепости. Важно отметить и другую сторону этого монастырского строительства – его идеологическую роль (курсив мой – С.З.)» (3).

Неудивительно, что такая, вполне обоснованная и взвешенная, позиция нашла широкое распространение и стала классической (4).

Но уже в середине ХХ века эта позиция была поставлена под сомнение М.Н. Тихомировым, который, в частности, писал:

«В нашей литературе расположение монастырей вокруг города иногда ставится в зависимость от обороны города. Симонов, Донской, Новодевичий монастыри будто были укрепленными фортами на окраинах города. Такое наблюдение находит оправдание в действительности XVI–XVII веков, когда эти монастыри были окружены мощными стенами. Наоборот, в конце XIII–XV веках монастыри возникали в более безопасных местах. Татарские набеги обычно делались с юга, и на этих местах не возникло ни одного монастыря, а исключение – старый Данилов – даже запустел» (5).

Схожей критической точки зрения на оборонную роль монастырей придерживался и П.А. Раппопорт, считавший, что у монастырей и митрополичьих усадеб «военно-оборонительные функции уступали место функциям художественно-идеологическим» (6).

Оборонную роль монастырей отрицал и В.П. Выголов. Он указывал на слабую обороноспособность трехпроездных Святых ворот Киево-Печерской Лавры, а также на отсутствие информации о крепостных укреплениях монастырей ранее XVI века, кроме каменных стен упомянутой Лавры (7). В качестве обоснования своей позиции исследователь также приводил указание М.К. Каргера на ограниченное военное значение монастырей, которые имели лишь простые деревянные ограды и поэтому служили только иногда сторожевыми постами (8).

Наиболее последовательное и полное выражение критическая точка зрения на оборонную роль монастырей нашла в работах Л.А. Беляева (9). В суммирующей форме исследователь высказал ее в тезисах, которые вследствие их обобщенности и краткости имеет смысл привести здесь практически полностью.

«1. На внешнее сходство крупных монастырей с городами обратили внимание уже путешественники по Руси XVI–XVII вв.: их также окружали каменные или деревянные стены, из-за которых виднелись колокольни, купола храмов, галереи палат. Ученые XIX и особенно XX в. видели в этом внешнем подобии сходство функций; утвердилось даже мнение, что это связано с важными военными задачами обителей. Эта идея опиралась, во-первых, на впечатление от оград поздних монастырей (наивному взгляду они могут показаться весьма внушительными). Во-вторых, на хорошо известные в истории случаи их обороны. В силу этого считалось возможным рассматривать укрепленные каменными оградами монастыри как аналог городским цитаделям Руси – кремлям.

2. Однако уже сама «фортификационная составляющая» монастырской архитектуры показывает ее важнейшие отличия от архитектуры кремлей. В подавляющем большинстве случаев монастыри не сопоставимы по укрепленности с городскими кремлями. Ограда, конечно, была важнейшим планировочным элементом, но совсем не обязательно крепостного характера: до сих пор не обнаружено ни одного монастыря XI–XV вв., который имел бы крепостные валы и рвы (наиболее характерный тип фортификации на Руси в этот период). Письменные источники рассказывают в основном о деревянных оградах, в одном–двух случаях – о каменных стенах (но подчеркнуто не крепостных). До начала XVI в. нет сведений об использовании монастырей как фортов – напротив, при приближении врагов их уничтожают cами защитники города, а крупные монастыри часто получают в подарок от ктиторов специальные осадные дворы внутри городов.

Каменные ограды окружают многие монастыри только с середины XVI и особенно со второй половины XVII в. – теперь они внешне действительно напоминают крепости. Но функция их стен состоит в основном в защите небесной, символической, а не реальной. Стены с башнями явно претендуют на то, чтобы служить выражением отгороженности от внешнего мира и подобием Небесного Иерусалима, – это архитектурный образ, их военные возможности ограничены.

Главные ворота каменной ограды («Святые врата») всегда несут большую надвратную церковь и непригодны для эффективной обороны (что надежно доказано В.П. Выголовым). В немногих случаях, когда монастырь намеревались использовать как военную крепость, его укрепляли дополнительно (в том числе, снаружи от «Святых врат» ставили еще одни, уже боевые, без церкви; устраивали на стенах и башнях площади для пушек), а внутри размещали гарнизон из профессиональных воинов. Конечно, некоторые монастыри аккумулировали массу товаров и ценностей, которые уже не умещались церковных тайниках и подклетах, и были заинтересованы в этих укреплениях, но большая часть этих обителей продолжала обходиться символической (хотя подчас внушительного вида) оградой.

3. Можно наметить конкретную хронологию возникновения укрепленных монастырей, призванных до известной степени играть роль «кремлей». В XVI в. параллельно строительству каменных хранилищ в городах (Архангельск, Верхотурье, Вологда, Холмогоры), что связано с быстрым экономическим развитием страны до середины столетия, расширяют и укрепляют некоторые монастыри. Под их охрану подозрительный Иван IV свозит во времена опричнины огромные ценности из разграбленных торговых центров, а подчас и царскую казну (именно поэтому Г. Штаден отмечает каменные ограды у большинства богатейших монастырей; крепостная обстройка Никитского монастыря в Переславле-Залесском обязана именно опричнине размахом и темпами работ). Он опирается на них и в «гражданской войне», которую навязал собственному народу… Иными словами, «кремли» известных своими крепостями монастырей (Псково-Печерский скит, Соловецкий, Троице-Сергиев) возникают тогда, когда их начинают рассматривать как царские города, как государственные крепости, которые предполагается включить в систему обороны (не обязательно от внешнего врага – недаром монастыри такого типа не ставят на южных рубежах, там преобладают крепости бастионного, европейского плана) и укреплять на государственные средства. В этом смысле спланированная и построенная в начале ХVII в. крепость Кирилло-Белозерского монастыря, располагающая специальным незастроенным пространством для размещения крупных военных сил, мало чем отличается от базовой крепости XVI в. – Свияжска.

4. Как правило, монастыри, укреплявшиеся со специальной стратегической целью, не обретали той роли центров промышленно-торговой округи, какую выполняли в городе кремли. Не менее важно и другое их отличие: на Руси монастыри так и не стали градообразующими элементами. Возле них, конечно, группировались зависимые от них слободы, у самых крупных могли формироваться посады, но неизвестны случаи превращения таких посадов в самостоятельные, сколько-нибудь значительные города, окруженные хотя бы еще одним оборонительным поясом… Это составляет разительный контраст с ситуацией в Западной Европе, где именно монастыри часто служили зерном и, отчасти, цитаделью будущего города (достаточно вспомнить английский Бэттл на месте Гастингской битвы)» (10).

Итак, мы видим, что Л.А. Беляев полагал вслед за М.Н. Тихомировым, П.А. Раппопортом и В.П. Выголовым, что монастыри возникали исключительно по неким религиозным соображениям (фактически стихийно), и только в XVI веке государство могло придавать некоторым из них крепостные (но не градообразующие) функции. Иными словами, эти исследователи в принципе отрицали оборонную роль древнерусских монастырей XI–XV и XVII веков.

Сразу необходимо отметить, что данные по другим странам свидетельствуют о широчайшем распространении оборонных монастырей в Средние века во всем мире. В вышеприведенных тезисах Л.А. Беляев сам же отмечал «разительный контраст с ситуацией в Западной Европе, где именно монастыри часто служили зерном и, отчасти, цитаделью будущего города». В Византии и монастыри, и монахи принимали активное участие и в политической, и в военной жизни страны, и даже во время последней осады Константинополя в 1453 году стены, выходящие на берег Мраморного моря, защищали греческие монахи. Хорошо известны укрепления и на Афоне, и в городе-монастыре Монастире, и «скальный» монастырь Россану в Фессалии. В Армении можно вспомнить, например, Татевский монастырь. Оборонные монастыри, построенные во время польско-литовского владычества, в большом количестве известны и на Украине, и в Белоруссии (11).

Таким образом, мы видим, что М.Н. Тихомиров, П.А. Раппопорт, В.П. Выголов и Л.А. Беляев предлагали некий «особый русский путь»: согласно их позиции, во всем мире были оборонные монастыри, а в России не было. Такая ситуация уже сама по себе видится маловероятной.

Маловероятной видится и случайность того, что многие монастыри расположились вокруг крупнейших древнерусских городов в стратегически обоснованном порядке, на который указывали многие исследователи (12) (в частности, см. цитированные тексты В.В. Косточкина и Н.Н. Воронина в начале данной статьи, а также примеч. 1). Такая упорядоченность гораздо более характерна для военных поселений (подчиняющихся единой системе), нежели для городов, сел или святилищ, которые появляются в соответствии с огромным набором самых разнообразных факторов и не могут сами по себе выстроиться в линию, круг или квадрат.

В связи с этим имеет смысл вновь привести основные положения тезисов Л.А. Беляева (которые мы выделим уменьшенным шрифтом) с нашими критическими комментариями.

«На внешнее сходство крупных монастырей с городами обратили внимание уже путешественники по Руси XVI–XVII вв… Ученые XIX и особенно XX в. видели в этом внешнем подобии сходство функций; утвердилось даже мнение, что это связано с важными военными задачами обителей. Эта идея опиралась, во-первых, на впечатление от оград поздних монастырей (наивному взгляду они могут показаться весьма внушительными). Во-вторых, на хорошо известные в истории случаи их обороны».

Вряд ли возможно считать «наивным» взгляд виднейших историков архитектуры ХХ века – Н.Н. Воронина, М.А. Ильина, П.Н. Максимова, В.В. Косточкина. О предназначении и специфике оград «поздних» монастырей мы подробно поговорим в дальнейшем.

«Ограда, конечно, была важнейшим планировочным элементом, но совсем не обязательно крепостного характера: до сих пор не обнаружено ни одного монастыря XI–XV вв., который имел бы крепостные валы и рвы (наиболее характерный тип фортификации на Руси в этот период)».

На самом деле крепостные валы и рвы существовали во многих древнерусских монастырях (ряд примеров мы приведем в дальнейшем).

«До начала XVI в. нет сведений об использовании монастырей как фортов – напротив, при приближении врагов их уничтожают cами защитники города…»

Но ведь сам же Л.А. Беляев писал про многие известные случаи обороны в монастырях (см. выше). А то, что монастыри иногда (далеко не всегда, как это можно было бы понять из комментируемой фразы Л.А. Беляева) уничтожались при приближении врага, как это имело место в 1386 году в Новгороде (14), – так и пригородные форты иногда уничтожались. Это вопросы тактики, и они зависят от соотношения сил, расположения войск и многих других факторов.

«Крупные монастыри часто получают в подарок от ктиторов специальные осадные дворы внутри городов…»

Почему это должно было исключать оборонительные функции самих монастырей? Монастырские подворья имели определенный набор собственных функций и были вполне самодостаточными градостроительными единицами.

«Каменные ограды окружают многие монастыри только с середины XVI и особенно со второй половины XVII в. – теперь они внешне действительно напоминают крепости…»

С этого же времени каменные ограды окружают и многие города, где ранее были деревоземляные укрепления.

«Но функция их стен состоит в основном в защите небесной, символической, а не реальной. Стены с башнями явно претендуют на то, чтобы служить выражением отгороженности от внешнего мира и подобием Небесного Иерусалима, – это архитектурный образ…»

Одно другому абсолютно не мешает. «Небесный Иерусалим» – тоже крепость со стенами и воротами (Откр. 21:12). Отметим, что подавляющее большинство древнерусских монастырей не имело идеализированных (хотя бы мало-мальски геометрически правильных) планов, как на иконах, изображающих «Небесный Иерусалим». Даже Новоиерусалимский монастырь, где, казалось бы, символика «Небесного Иерусалима» должна была бы превалировать, не имеет правильного плана. И потом, строить только ради символики высокие каменные стены и башни – не дороговато ли? (О предназначении укреплений монастырей XVII века мы подробно поговорим в дальнейшем).

«Их военные возможности ограничены…»

А у каких крепостей возможности неограничены? Абсолютно неприступных укреплений не бывает.

«Главные ворота каменной ограды («Святые врата») всегда несут большую надвратную церковь и непригодны для эффективной обороны (что надежно доказано В.П. Выголовым)».

Доказательство В.П. Выголова, основанное на анализе только одного объекта (надвратной церкви Киево-Печерской Лавры15), вряд ли может считаться надежным. Если вокруг этого храма не было боевой площадки, это не значит, что таких площадок не было на воротах других монастырей (список монастырей, имевших военно-стратегические каменные укрепления с воротами, построенными в соответствии со всеми правилами фортификации, приведен далее). К тому же мы покажем во второй части нашего исследования, что и большой каменный храм сам по себе мог быть достаточно серьезным укреплением.

В любом случае в XI–XV веках, когда осадная техника была относительно слабой, любое крупное здание, а тем более каменное, было пригодно для усиления обороны. К примеру, владимирские Золотые ворота с большим надвратным храмом Ризположения монголы предпочли не штурмовать, а проломить стену неподалеку (16).

Характерно, что сам же В.П. Выголов в указанном труде отмечал, что деревянная ограда Киево-Печерской лавры 1051 года в виде «тына стоячего», в линию которого были поставлены ворота с Троицкой церковью, не могла рассматриваться как военно-оборонительная постройка, но, по словам исследователя, «недаром (курсив мой – С.З.) позднее, в конце ХII в., ее заменили уже каменной мощной оградой. При этом возводившие ее мастера, явно чувствуя неприспособленность Святых ворот к обороне, специально возле них выдвинули с обеих сторон вперед стены, образовав своего рода бастионы» (17). Таким образом, мы видим, что фактически исследователь все же признавал оборонную роль Киево-Печерской Лавры, хотя и в более позднее время.

«В немногих случаях, когда монастырь намеревались использовать как военную крепость, его укрепляли дополнительно (в том числе, снаружи от «Святых врат» ставили еще одни, уже боевые, без церкви)…»

Дополнительные укрепления никогда лишними не были.

«…Устраивали на стенах и башнях площади для пушек, а внутри размещали гарнизон из профессиональных воинов. Конечно, некоторые монастыри аккумулировали массу товаров и ценностей, которые уже не умещались церковных тайниках и подклетах, и были заинтересованы в этих укреплениях, но большая часть этих обителей продолжала обходиться символической (хотя подчас внушительного вида) оградой».

Крепости могли иметь разную степень мощности, зависевшую от стратегического расположения, выделенных на фортификацию средств и ряда прочих факторов, которые далеко не исчерпываются приведенными Л.А. Беляевым.

«Можно наметить конкретную хронологию возникновения укрепленных монастырей, призванных до известной степени играть роль «кремлей». В XVI в. параллельно строительству каменных хранилищ в городах… расширяют и укрепляют некоторые монастыри...»

Получается, что «хронология» Л.А. Беляева сводится к XVI веку. В дальнейшем мы рассмотрим более широкие хронологические периоды.

«Кремли» известных своими крепостями монастырей (Псково-Печерский скит, Соловецкий, Троице-Сергиев) возникают тогда, когда их начинают рассматривать как царские города, как государственные крепости, которые предполагается включить в систему обороны… и укреплять на государственные средства».

Список древнерусских монастырей, уже в XVI веке имевших каменные крепости, гораздо длиннее, чем приводит исследователь. В дополнение к названным Л.А. Беляевым Псково-Печерскому, Соловецкому и Троице-Сергиеву монастырям можно вспомнить Иосифо-Волоколамский, Кирилло-Белозерский, Симонов, Новодевичий, Белопесоцкий, ярославский Спасо-Преображенский, костромской Ипатьевский, переславский Никитский, серпуховской Владычный, боровский Пафнутьев, суздальский Покровский, старицкий Успенский, дорогобужский Болдин (а вне территории Руси осталась Киево-Печерская Лавра). Всего мы перечислили 18 монастырей.

Мы видим, что в Древней Руси количество монастырей с полноценными военно-стратегическими каменными укреплениями в XVI веке было сопоставимо с количеством городов с такими укреплениями (последних было 19: Москва, Великий Новгород, Псков, Изборск, Ладога, Копорье, Орешек, Тула, Зарайск, Серпухов, Коломна, Смоленск, Можайск, Нижний Новгород, Казань, Астрахань, Борисов, Ивангород, Вологда).

Но даже «усеченный» список по Л.А. Беляеву является лишь констатацией факта, что чем больше средств выделялось на фортификацию, тем мощнее были крепости. Но это не значит, что все остальные монахи во всех остальных монастырях только и ждали врага, чтобы сдаться. В военном деле задача любого, даже самого слабого, укрепления (как и авангарда или арьергарда) – ослабить и задержать врага. Вряд ли мы вправе считать монахов меньшими патриотами своей страны, чем защитников многочисленных малых городов.

«На Руси монастыри так и не стали градообразующими элементами. Возле них, конечно, группировались зависимые от них слободы, у самых крупных могли формироваться посады, но неизвестны случаи превращения таких посадов в самостоятельные, сколько-нибудь значительные города, окруженные хотя бы еще одним оборонительным поясом».

С этим утверждением нельзя согласиться. Хотя в традиционно цезаропапистской Руси князья и цари, как правило, не отдавали градообразующие функции монастырям, но все же нам известны многие монастырские посады, превратившиеся в крупные города (Сергиев Посад, Тихвин, Печоры, Киржач, Кириллов, Макарьев, Калязин и пр.).

Завершая комментарий к тезисам Л.А. Беляева, отметим, что в другом труде исследователь утверждал, что Данилов монастырь вообще никогда не был укреплен (существующие укрепления конца XVII века исследователь считал декоративными; эта позиция тоже не вполне справедлива, о чем мы поговорим в дальнейшем). В качестве обоснования этой позиции он приводил факт, что в Смутное время бои шли не за монастырь, а рядом с ним (18). Но этот факт на самом деле ни о чем не говорит: защитники крепостей часто сражались под их стенами, а не запирались внутри, теряя возможности маневра (19). Мы уже говорили, что вопросы тактики зависят от соотношения сил и многих других факторов.

Отметим также, что упомянутое М.Н. Тихомировым запустение Данилова монастыря в XIV–XV веках (20) свидетельствует скорее о его роли как укрепления, чем как сакрального объекта: согласно старинной русской пословице «Свято место пусто не бывает», если уж Данилов монастырь оказался в запустении, то скорее как неперспективное и чересчур удаленное от города укрепление, нежели как небольшой, сугубо мирный и никому не мешающий монастырь.

Аргументом П.А. Раппопорта против оборонной роли монастырей было то, что ранние подмосковные монастыри были расположены к югу и юго-востоку от Москвы, т.е. не со стороны восточной («приступной») стены Кремля (21). Но, во-первых, к востоку от Кремля расположен Андроников монастырь, а во-вторых, стратегические вопросы расположения дальних фортов подчиняются совсем другим правилам, нежели тактические вопросы непосредственной обороны главной крепости. Задача укреплений, расположенных на расстоянии нескольких километров от города, состоит прежде всего в том, чтобы перехватить вражеские войска на дальних подступах к городу, задержать их (чтобы город успел подготовиться к обороне), а если они обошли эти укрепления – напасть на врага с тыла. А если враги все же доходили до города, то, как правило, «обкладывали» его со всех сторон, и расположение дальних укреплений уже никакой роли не играло: они к этому времени были бы либо захвачены, либо блокированы.

Неприемлемо и утверждение П.А. Раппопорта о том, что существование оборонных монастырей было опасно для города, и город скорее пытался защитить монастыри, нежели наоборот (22): получается, что исследователь в принципе отрицал роль любых внешних фортов и предмостных укреплений, что неправомерно. Мы уже говорили, что задача любого дополнительного укрепления – ослабить и задержать врага. А то, что город защищал монастыри, ни в коем случае не отменяет то, что монастыри защищали город: в военном деле одно неотделимо от другого.

А ссылка на позицию М.К. Каргера, приведенная В.П. Выголовым (об ограниченном военном значении тех монастырей, которые имели лишь простые деревянные ограды и поэтому служили только сторожевыми постами (23)), свидетельствует скорее об оборонном значении монастырей, нежели наоборот: сторожевые посты в военном деле не менее необходимы, чем крепости.

Таким образом, положения позиции М.Н. Тихомирова, П.А. Раппопорта, В.П. Выголова и Л.А. Беляева и, соответственно, основные выводы этих исследователей вызывают серьезные сомнения, и единственный аргумент, который мог бы хотя бы частично убедить нас в справедливости их позиции, – то, что до сих пор якобы не обнаружено ни одного монастыря XI–XV вв., который имел бы деревоземляные крепостные укрепления (24).

Но это не так. Если следы валов, рвов и деревянных стен не нашел Л.А. Беляев во время своих археологических исследований в ряде московских монастырей (25), это не значит, что деревоземляные укрепления не существовали ни там, ни в других древнерусских монастырях. Приведем некоторые примеры.

В 1382 г. укреплялись Высоцкий и Голутвин монастыри26. Важно отметить, что в Высоцком монастыре археологические работы обнаружили остатки рвов и валов, параллельных существующим кирпичным стенам (27).

Остатки валов и рвов сохранились вокруг ряда монастырей, в частности, Троицкого Белопесоцкого, Николо-Медведского (Медведковского), Покровского около Великого Устюга, Елецкого Знаменского на Каменной горе, Николо-Корельского и др.

В 1591 году Новоспасский и Данилов монастыри (каменные стены которых были возведены только в XVII веке) наряду с первоклассной крепостью – Симоновым монастырем – успешно оборонялись от татар. Значит, вероятнее всего, что деревоземляные укрепления у них уже были.

Южная стена Донского монастыря была поставлена на валах (28).

Тверской князь Борис Александрович в 1446 году укрепил Федоровский монастырь (29).

Венев-Никольский монастырь с деревоземляными укреплениями наряду с Тулой, Веневом, Одоевом, Белевом, Козельском являлся опорным пунктом засечной линии (30).

Игумен Даниил, путешествовавший по киевским землям в начале XII века при описании одного монастыря отметил, что «монастырь тот городом оделан весь», а при характеристике другого указал, что он «около же был городом оделан» (31). И путешественник Герберштейн в начале XVI века писал о монастырях вокруг Москвы и Переславля, что каждый монастырь «вроде отдельного города» (32).

Ростовский тысяцкий XII века Георгий Симонович в своем завещании рассказывает: «Когда мы приходили с половцами на Изяслава Мстиславича, увидали мы издали ограду высокую и быстро пошли туда, а никто не знал, какой это город. Половцы же бились под ним и многие ранены были, и побежали мы от города того. После уже узнали мы, что это было село обители святой Богородицы Печерской, а города тут никогда и не бывало» (33). Следовательно, Киево-Печерский монастырь был окружен укреплениями, даже на опытный взгляд неотличимыми от городских. Отметим, что это дезавуирует позицию П.А. Раппопорта относительно того, что Киево-Печерский монастырь в домонгольское время имел исключительно «декоративные» укрепления (34).

Подобные примеры можно было бы приводить и дальше, но, по большому счету, они излишни, так как в XI–XV веках существование каменного храма обязательно означало и существование вокруг него каких-либо укреплений (так полагал и Л.А. Беляев (35)). Каменный храм, представлявший собой огромную духовную и материальную ценность, не мог быть беззащитным36. Если каменный собор (и, соответственно, монастырь) находился внутри города, то он мог довольствоваться и общегородскими укреплениями, но вне города он обязательно должен был иметь собственную систему укреплений (в общем случае – деревоземляных).

На вопрос, куда исчезли деревоземляные укрепления древнерусских монастырей, мы можем ответить однозначно: они исчезли вследствие активной строительной деятельности в монастырях, точно так же, как аналогичные укрепления огромного большинства древнерусских городов (37).

Более того: даже если вокруг укреплений не велось мало-мальски интенсивных строительных работ, они зачастую тоже исчезали (как в Кидекше, Вышгороде на Яхроме, Городне Тверской области, Каменском Наро-Фоминского района Московской области и мн. др.).

Итак, в любом древнерусском загородном монастыре постройка каменного храма ранее XVI века фактически констатировала оборонную роль монастыря и свидетельствовала о наличии укреплений (как минимум, деревоземляных). В XVI веке появились неукрепленные великокняжеские и боярские усадьбы (Напрудное (38), Коломенское, Юркино и др.), и обязательность наличия вокруг любого каменного храма укреплений стала постепенно сходить на нет.

Общую периодизацию древнерусских оборонных монастырей мы приведем в конце данной статьи, а сейчас ответим на вопрос, который мы задавали еще при анализе тезисов Л.А. Беляева: действительно ли каменные стены, возведенные в XVII веке вокруг множества монастырей (Новоспасского, Донского, Новодевичьего, Данилова, Андроникова, Спасо-Евфимиева, Толгского, Николо-Пешношского, ростовского Борисоглебского и мн. др.) имели сугубо декоративный и символический характер? Не дороговато ли было возводить столь мощные (хотя бы на вид) крепостные стены и башни исключительно в декоративных и символических целях?

Думается, дело тут в том, что эти стены возводились не только в монументально-декоративных и символических целях (это несомненно, и с этим никто не спорит), но также и в оборонных целях, только для обороны не от «внешних» врагов, а от «внутренних». Они и не предназначались для отражения армий других стран, в XVII веке уже располагавших мощной артиллерией, от которой могли защитить только крепости бастионного типа (которые во множестве возводил Петр I). Они предназначались, во-первых, для содержания заключенных, а во-вторых, для защиты от собственного восставшего народа. И то, и другое гораздо более характерно для «бунташного» XVII века, нежели внешние войны. А для защиты от «внутренних» врагов высокие и внушительные стены и башни гораздо более эффективны, чем бастионы.

Соответственно, для таких укреплений, как те, которые в конце XVII века получил, например, Новодевичий монастырь, уже не требовалось ни значительной толщины стен, ни оптимального с тактической точки зрения расположения укреплений на местности, ни наличия самых мощных стен с «приступной» стороны, ни глубоких рвов, ни прочих необходимых атрибутов военно-стратегических крепостей.

Следовательно, в том смысле, который мы обозначили в начале данной статьи, эти монастыри являются оборонными.

Предвидится еще один вопрос: известны многочисленные случаи обороны в монастырях (об этом писал в вышеприведенных тезисах и Л.А. Беляев), причем в обороне принимали участие не только войска, но и сами монахи (39). Не противоречит ли это церковной догматике?

Действительно, существует стереотип, что церковные каноны (конкретно – 83-е апостольское правило и 7-е определение IV Вселенского собора) запрещали монахам и священнослужителям участвовать в военных действиях с оружием в руках, и эти каноны нарушались только в случае крайней необходимости (40).

Для того, чтобы понять, что этот стереотип неверен, достаточно обратиться к упомянутым каноническим текстам.

83-е апостольское правило гласит: «Епископ, или пресвитер, или диакон, в воинском деле упражняющийся и хотящий удержать оба, то есть римское начальство и священническую должность: да будет извержен из священного чина. Ибо кесарю кесарево, и Богу Богово» (41).

А в 7-м определении IV Вселенского собора говорится: «Вчиненным единожды в клир и монахам определили мы не вступать ни в воинскую службу, ни в мирский чин: иначе дерзнувших на сие, и не возвращающихся с раскаянием к тому, что прежде избрали для Бога, предавать анафеме» (42).

Мы видим, что в обоих случаях речь идет лишь о запрете для монахов и священнослужителей совмещать службу Богу со службой в армии или с любой другой светской службой. Защищать же свою обитель с оружием в руках церковь никогда не возбраняла никому.

Теперь мы можем в самых общих чертах реконструировать взаимоотношения, возникавшие при строительстве и функционировании оборонных монастырей между Русской православной церковью и основным ктитором, которым прямо или опосредованно выступало государство, чаще всего в лице царя (великого князя) или кого-либо из ближних бояр. (Мы употребляем термин «основной ктитор», так как у каждого монастыря могло быть большое количество других ктиторов – и общин, и частных лиц). Разумеется, в каждом конкретном случае эти взаимоотношения могли очень сильно разниться.

Монастырь мог быть основан церковью (в лице церковного иерарха или любого другого священнослужителя, что в контексте нашего исследования фактически одно и то же, так как в любом случае требовалось благословение иерарха). В этом случае государство могло стать основным ктитором, построить в монастыре крепостные укрепления и включить его в систему обороны:

– либо вскоре после основания, как Симонов, Андроников, Старо-Голутвин, Высоцкий и др.;

– либо спустя достаточно длительное время, как переславский Никитский, Хутынский, Пафнутьев, Троице-Сергиев и др.

Необходимо отметить, что множество основанных церковью монастырей, как Хотьков, Махрищский, Варницкий и мн. др., так и не приобрело оборонного характера.

Монастырь мог быть основан и сразу построен государством (разумеется, по согласованию с церковью, так как благословение иерарха требовалось в любом случае). Это чаще всего означало оборонный характер монастыря, как в случае Данилова, Новоспасского, Новодевичьего и др. (Отметим, что государство могло основать и построить монастырь, не придавая ему оборонного характера, как Спасский на Бору или Вознесенский).

В любом случае монахи оборонных монастырей не находились на государственной службе: как мы видели выше, это им было напрямую запрещено церковными канонами, а в условиях тесного взаимодействия церкви и государства на протяжении всей российской истории нарушать эти каноны и не требовалось.

Фактически в Древней Руси сложилась стратегическая оборонительная система, которая в наиболее общем случае выглядела следующим образом.

Государство:

– полностью или частично финансировало строительство зданий и крепостных укреплений оборонного монастыря;

– давало этому монастырю «в кормление» земли и села (что было равнозначно финансированию).

Монахи:

– проживали в этих зданиях;

– осуществляли богослужебные функции (полезные для государства в идеологических целях);

– управляли монастырскими землями и селами (выполняя полезные для государства административные функции);

– поддерживали укрепления монастыря в исправном состоянии;

– при необходимости размещали в монастыре государственный гарнизон;

– полностью или частично содержали этот гарнизон;

– в случае осады, если монастырь был мужским, сражались вместе с гарнизоном.

В связи со всем вышесказанным мы можем констатировать, что патриарх Никон называл крупнейшие древнерусские монастыри «великими царскими крепостями» (43) не только в переносном, но и в прямом смысле.

II

Теперь, показав правильность классической точки зрения на широкое распространение в Древней Руси оборонных монастырей, мы можем перейти к вопросу существования оборонных храмов. Напомним, что под оборонными храмами мы подразумеваем те, которые были построены не только в богослужебных и монументально-декоративных, но и в военно-оборонительных целях (подробно вопросы терминологии мы обсуждали в начале данной статьи).

О том, что в древнерусской архитектуре существовали оборонные храмы, никто из ученых XIX–XX веков не писал, т.е. подразумевалось их отсутствие. Автор этой статьи в начале 2000-х годов подходил к этому вопросу на локальных примерах: двух храмов Юрия Долгорукого (Спасо-Преображенского собора в Переславле и Борисоглебской церкви в Кидекше) (44) и трех церквей начала XIV века (Иоанно-Предтеченской на Городище в Коломне, Никольской в селе Каменском Наро-Фоминского района и Богородице-Рождественской в селе Городне Тверской области) (45). Все указанные храмы имели башнеобразную – вытянутую кверху (относительно византийских и киевских прототипов) форму, а в их стенах и барабанах были устроены окна-бойницы (46).

По поводу окон-бойниц Е.Е. Голубинский писал, что их устройство было вызвано климатическими условиями (в храмах не было печей и зимой было слишком холодно) (47), но с этим трудно согласиться. Во-первых, окна-бойницы были и на Кавказе, и в Сербии, где гораздо теплее. Во-вторых, в окнах были оконницы со стеклами (48).

Автор данной статьи в начале 2000-х годов предположил, что имела место потенциальная необходимость использовать храмы в качестве оборонительных сооружений, точнее – в качестве цитаделей (или «главных башен») крепостей.

Аргументация автора сводилась к следующему:

– в понимании средневековой церкви служба Богу могла принимать и вполне «военизированные» формы (об этом мы уже говорили и в данной статье);

– все эти храмы находились в небольших крепостях, построенных в неспокойные времена на наиболее угрожаемых направлениях;

– окна-бойницы в храмах были не только в Северо-Восточной Руси, но и на Кавказе, и на окраинах Византии, где были частые «пограничные конфликты»;

– наружные и внутренние раструбы окон указанных храмов приблизительно равны (когда целью было пропускание окнами максимального количества света, внутренние раструбы обычно делались существенно длиннее и шире наружных – как в Успенском соборе Фиораванти);

– указанные храмы были возведены неподалеку от крепостных стен, что предполагало наличие переходов на стены (49).

В связи с этим автор высказывал предположение, что под куполами некоторых храмов были устроены (или устраивались при угрозе осады) деревянные площадки для лучников, на которые можно было подниматься по приставной лестнице. (Разумеется, доступ по приставным лестницам должен был быть обеспечен и ко всем окнам в стенах). Во всех указанных храмах (кроме церквей в Кидекше и на Городище, верх которых был перестроен), под куполом есть прямоугольный уступ, на который эти площадки могли опираться.

Отметим, что стрелять из окон барабана закомары практически не мешают. Например, автором было измерено, что в Спасо-Преображенском соборе Переславля «мертвая зона» при гипотетической стрельбе сверху составляет всего 15 м. Русские лучники вряд ли были существенно хуже английских, а про последних известно, что их стрелы пробивали рыцарские доспехи на расстоянии 300 шагов, т.е. около 200 м (50).

А в мирное время эти уступы могли использоваться и для устройства строительных лесов, и для осмотра купола, и для остекления окон барабана, и для любых прочих ремонтных работ.

Подчеркнем еще раз, что все эти наблюдения начала 2000-х годов были лишь локальными и относились к двум храмам Юрия Долгорукого и трем храмам начала XIV века. Но теперь, в свете всего сказанного в первой части данной статьи по поводу оборонных монастырей, мы можем высказать и более общие соображения на тему существования в Древней Руси оборонных храмов.

Во-первых, оборонные храмы в их прямом понимании (в архитектурном облике которых однозначно присутствуют черты крепостей) в большом количестве существуют в Западной Европе (например, укрепленный вестверк романской церкви в немецком городе Корвее; встроенная в систему городских укреплений романская церковь в итальянском городе Сирмионе), на Кавказе (например, храм Тхаба-Ерды в Ингушетии, XIII век), в Украине и Белоруссии (например, церковь в Сынковичах, XV–XVI века).

Во-вторых, в первой части нашей статьи мы показали, что:

– церковные каноны допускали вооруженную защиту храмов;

– в Древней Руси в большом количестве существовали оборонные монастыри (а древнерусский монастырь традиционно являлся столь же сакральным объектом, как храм).

В-третьих, Храм служил городской цитаделью в древнем Иерусалиме (об этом, в частности, говорится в переводе XV века «Иудейских войн» Иосифа Флавия: «Церковный бо град бысть граду самому акы детинец»(51)).

В-четвертых, древнерусская традиция всегда подчеркивала именно «воинские» черты храмов. Купола назывались «шеломами» (шлемами), барабаны – «шеями», своды – «плечами», а «глава» и есть «голова». Н.Н. Воронин справедливо отмечал, что отделка барабанов храмов городчатыми поясами напоминала украшения реальных шлемов и подчеркивала «идею воинской силы» (52).

В-пятых, вряд ли случайна традиция строительства храмов над городскими воротами. Если ворота имели боевой характер (как в Киеве, Новгороде, Владимире и др.), то по всем формальным и фактическим признакам их надвратные храмы – оборонные (53).

В-шестых, подбарабанные уступы и карнизы, на которые могли опираться площадки для лучников, есть во множестве русских храмов XI–XV веков. В частности, такие уступы есть в церкви Спаса на Нередице, соборах Саввино-Сторожевского, Мирожского и Ивановского монастырей, Успенском соборе во Владимире. Карнизы под барабаном есть в Софии Киевской, Софии Новгородской, Спасо-Преображенском соборе в Чернигове, соборе Елецкого монастыря, церкви Георгия в Старой Ладоге, церкви Перынского скита, церкви Покрова на Нерли, владимирском Дмитриевском соборе, Пятницкой церкви в Чернигове, соборе Михаила Архангела в Смоленске, церквей Николы на Липне, Федора Стратилата на Ручью, Преображения на Ильине, Спаса в Ковалеве, Успения на Волотовом поле, Успенском соборе на Городке в Звенигороде, Успенском соборе в Старице.

В-седьмых, если сопоставить внешний вид любого из оборонных храмов Западной Европы (например, церкви в Корвее) и, например, Спасо-Преображенского собора в Переславле-Залесском, то трудно сказать, который из храмов имеет более «крепостной» облик. По мнению автора, скорее второй, чем первый.

В-восьмых, нельзя не обратить внимание на факт, что в подавляющем большинстве древнерусских крепостей (кроме крупнейших городов с несколькими линиями укреплений, как Киев или Владимир) не было никаких цитаделей, кроме храмов.

В-девятых, несмотря на то, что храм – цитадель слабая и ненадежная, и ни одного серьезного штурма ни один храм не выдержал (осаждающим нетрудно подвести таран и выбить двери, либо обложить храм хворостом и удушить защитников дымом), азы военного искусства говорят о том, что при строительстве крепости нельзя пренебрегать ни одной возможностью укрепления.

В-десятых, не стоит преуменьшать ценность каменных храмов как цитаделей. В любом случае, если враги уже смогли преодолеть основные городские укрепления и захватить город, взятие цитадели – лишь вопрос сравнительно небольшого времени. Но все же цитадели существовали во всем мире, так как:

– теоретически возможны ситуации, когда продержаться несколько лишних часов – значит дождаться подмоги;

– наличие в крепости хотя бы символической цитадели необходимо по дипломатическим соображениям (при взятии городских стен врагом руководитель обороны не может вести переговоры с ворвавшимися толпами неприятельских солдат, поэтому он запирается в цитадели и, пока противник готовится к ее штурму, имеет время договориться о почетной сдаче);

– даже слабая цитадель давала знати достаточно надежную защиту при восстаниях городского населения;

– при взятии врагом пограничных крепостей защита цитадели «до последнего» позволяла обороняющимся нанести противнику немалый дополнительный урон и, следовательно, усложнить его дальнейшее продвижение вглубь страны.

Исходя из всего вышеизложенного, мы вправе полагать, что если в древнерусской крепости не было другой цитадели, кроме каменного храма, то князья и воеводы, обычно выступавшие ктиторами, должны были так или иначе предусматривать и сопротивление в храме, т.е. храм был оборонным (в том смысле, который мы обозначили в начале данной статьи) независимо от его архитектурных черт.

Проиллюстрируем сказанное некоторыми фактами.

Прежде всего вспомним оборону Николо-Улейминского монастыря под Угличем во времена польско-литовской интервенции в начале XVII века. «Угличский летописец» сообщает (54), что после взятия поляками внешних деревянных укреплений монахи продолжали сражаться в соборе, и тогда осаждающие сделали подкоп и повредили фундаменты, после чего храм обрушился. Из этого мы можем сделать следующие выводы:

– в соборе были заготовлены значительные запасы воды и пищи – иначе осажденные не смогли бы продержаться те несколько недель, пока поляки вели подкоп. Следовательно, защита «главной башни» планировалась заранее;

– огонь из окон собора был настолько эффективным, что полякам не удалось ни выбить двери, ни обложить храм хворостом, и они были вынуждены тратить время и силы на ведение подкопа.

Согласно сообщению «Нового летописца», при взятии Смоленска поляками в 1611 году «последние ж люди запрошася у пречистые Богородицы в соборной церкви. Един же смольнянин кинуся в погреб. Погребу ж бывшу под тем соборным храмом с пороховою казною, и то зелье зажгоша, и храм соборный пречистой Богородицы разорвася, и людей всех побиша, кои в церкви быша» (55). Следовательно, под Успенским собором хранился порох, т.е. храм был приспособлен к военным целям.

Хранился порох и в приделе церкви Косьмы и Дамиана в Пскове: «В лето 7015 (1507) месяца марта в 27, на память Алексея Человека Божия, бысть пожар на Запсковьи… И колоколы оу Козмы и Демьяна загорели, и придел церкви з зельями раздрало, а зелеи пушечных згорело бочка, и зане же тоу зелья всего конца стояли» (56).

При раскопках в московском Успенском соборе был найден железный наконечник татарской стрелы. Считается, что во время взятия города Тохтамышем в 1382 году шла перестрелка между нападавшими и защитниками собора (57).

В 1670 году при взятии Астрахани Степаном Разиным защитники города до последнего оборонялись в Успенском соборе (58).

При взятии Киева войсками хана Батыя «горожане же создаша паки други град около святыя Богородица. Наутро же приидоша на ня, и бысть сеча межи ими велика. Людем же возбегшим на комары церковный с товары своими, и от тягости повалишася стены церковный силными» (59). Раскопки М.К. Каргера не только подтвердили эту информацию летописца, но и установили, что из церкви был вырыт подкоп, в котором задохнулись защитники. Следовательно, церковь сопротивлялась достаточно долго, раз из нее успели вырыть подкоп (60). Отметим также, что на своды храма был обеспечен доступ, что подтверждает нашу версию о возможности доступа и на предполагаемые нами площадки для лучников под барабанами (см. выше).

Борисоглебский собор в Старице входил в линию городских укреплений, в подклете хранилось оружие: «Да церковь страстотерпцев христовых Бориса и Глеба каменная, да предел Благовещении Пресвятыя Богородицы стоит в городовой стене в мере десять сажень с четвертью… Великих государей в казне под церковью Бориса и Глеба пушка, тюфяк, железная» (61).

В укрепления великокняжеского замка была встроена церковь Рождества Богородицы в Боголюбове (62).

В 1219 году в Успенском соборе в Галиче защищались венгры (63).

Построенный в 1558–1566 годах Спасо-Преображенский собор в Соловках можно назвать оборонным храмом в самом прямом смысле: в первом ярусе толщина его стен – около 6 м, стены сильно скошены внутрь (что обеспечивало рикошетирование ядер), по углам он фланкирован башнями, а с другими укреплениями соединен системой подземных ходов.

Любопытно отметить, что известны и другие случаи изначально двойного (духовного и светского) предназначения храмов с отражением в архитектурных чертах. Например, колокольня Митрофаниевской церкви в Уржуме (церковь – 1843–1846 годы, колокольня – 1912–1913) одновременно служила и пожарной каланчой, что нашло отражение в ее облике. А крест на этой колокольне одновременно служил и флюгером, и сигнальной мачтой, на которую поднимались вымпелы и шары (64).

Никоновские церкви в Вятке-Кирове (названные по имени строителя Ивана Никонова, конец XVII–начало XVIII века) принадлежали монастырям, но их ктиторами были купцы. По требованию последних первые этажи храмов были изначально приспособлены под лабазы и склады (65).

Мы видим, что Русская православная церковь допускала весьма широкий набор дополнительных светских функций храмов и предоставляла ктиторам достаточно широкие права по реализации этих функций.

Завершая наше исследование, зададимся вопросом: почему же в Древней Руси оборонные храмы не имели столь специфических архитектурных черт, отличающих их от «необоронных» храмов, как в Западной Европе, на Кавказе или в Белоруссии?

Мы можем назвать две причины этой ситуации.

Во-первых, византийская традиция. В центральных областях Византии тоже не было храмов с ярко выраженными специфическими «крепостными» чертами в архитектурном облике. А о том, насколько византийские архитектурные традиции были сильны на Руси, говорит хотя бы тот факт, что в XI–XVII веках здесь не было построено ни одной базилики западноевропейского типа. Большинство древнерусских каменных храмов – крестовокупольные (67), а в XI–XV веках крестовокупольность была одной из немногих византийских архитектурных черт, от которых Русская православная церковь не желала отказываться ни при каких обстоятельствах. (Впрочем, и в рамках традиционной крестовокупольности, как мы видели, общая башнеобразность и окна-бойницы придавали многим древнерусским храмам вполне «крепостной» вид).

Во-вторых, в Древней Руси особой необходимости в придании храмам-цитаделям специфических «крепостных» архитектурных черт чаще всего и не возникало, так как для огромного большинства древнерусских крепостей справедливо общее замечание: какова крепость, такова и цитадель.

Деревоземляные укрепления были слабыми и архаичными не только для Средних веков, но и для Древнего мира: практически такие же укрепления в массовом порядке захватывал еще Юлий Цезарь во время завоевания Галлии. Соответственно, устраивать в заведомо слабых крепостях непропорционально сильные цитадели (и ради этого нарушать церковные традиции) не имело смысла.

В заключение мы можем предложить общую периодизацию возведения в Древней Руси оборонных монастырей и храмов.

В XI–XV веках, если монастырь возводился внутри города, он мог иметь оборонный характер (т.е. собственные крепостные укрепления), а мог и не иметь. Но если он возводился вне города и в нем был каменный собор – он обязательно должен был иметь укрепления (в общем случае деревоземляные), а собор играл роль цитадели. Такую же оборонную роль играли все каменные храмы (а возможно, и деревянные) во всех крепостях, где не было других цитаделей.

В XVI веке, когда появились неукрепленные великокняжеские и боярские усадьбы с каменными храмами, эта система перестала быть всеобщей. На окраинах страны вышеописанные оборонные функции монастырей и храмов обычно сохранялись, в центре – не всегда. Но при этом многие оборонные монастыри, имевшие военно-стратегическое значение, стали наряду с большими городами получать каменные укрепления, несравненно более мощные, чем деревоземляные, которыми они располагали ранее.

В XVII веке речь об оборонных храмах уже нельзя вести, но многие монастыри остались оборонными, только их функции несколько изменились: они предназначались не для отражения армий других стран (уже располагавших мощной артиллерией, от которой могли защитить только крепости бастионного типа), а для содержания заключенных и для защиты от собственного восставшего народа. Соответственно видоизменились и их укрепления, так как для защиты от «внутренних врагов» высокие и внушительные (хотя и относительно тонкие) стены более эффективны, чем бастионы.

Вопросы о том, был ли конкретный монастырь или храм в конкретный период времени оборонным, должны решаться индивидуально с учетом местоположения, датировки, архитектурных особенностей, этапов деревянного и каменного строительства, личностей ктиторов, характера вкладов и т.п.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. В частности, указанные исследователи писали:

«Монастырские постройки имели большое значение как военно-оборонительные сооружения» (Ильин М.А., Максимов П.Н, Косточкин В.В. Каменное зодчество эпохи расцвета Москвы. В кн.: История русского искусства. Т. 3. М., 1953. С. 398–401);

«В последней четверти XIV в. задачи обороны Москвы обусловили создание на дорогах к ней целой группы монастырей – Симонова, Петровского, Рождественского и Сретенского. Вместе с более ранними Андронниковым и Зачатьевским мона­стырями, возникшими около 1360 г., они образовали вокруг великокняжеской сто­лицы кольцо передовых аванпостов» (Косточкин В.В. Русское оборонное зодчество конца XIII–начала XVI веков. М., 1962. С. 33);

«Дополнением к твердыням Московского кремля было основание во второй половине XIV в. ряда монастырей к северу и югу от Москвы, образовавших как бы кольцо вспомогательных фортов. Неподалеку от старого места Данилова монастыря, на противоположном берегу Москвы-реки между дорогами на Коломну и Серпухов, был основан Симонов монастырь (до 1379 г.); севернее – на берегу Яузы, у Владимирской дороги стал (около 1360 г.) Андроников монастырь; на севере – меж Дмитровской и Ярославской дорог возникли Петровский, Рождественский (около 1386 г.) и Сретенский (около 1395 г.) монастыри. Далее, с востока в 1394 г. было предпринято незаконченное сооружение рва от Кучкова поля к устью Яузы. К юго-западу от кремля, против Крымского брода, около 1360 г. возник Зачатьевский монастырь. К XIV–XV вв. относят сооружение вала в Занеглименье (по западной части современного Бульварного кольца). Само расположение названных монастырей говорит об их оборонительном значении, поэтому следует их представлять в виде маленьких деревянных "кремлей".

Позднее эти монастыри отметил С. Герберштейн: "Недалеко от города находятся несколько монастырей, каждый из которых представляется чем-то вроде отдельного города"… В 1369 г. был срочно укреплен кремль Переславля-Залесского… Под "городом" существовали его форпосты-монастыри – старый Никитский и новые, возникшие в первой половине XIV в., – Горицкий и Федоровский» (Воронин Н.Н. Московский Кремль (1156–1367 гг.). В кн.: Материалы и исследования по археологии СССР, № 77 (Метательная артиллерия и оборонительные сооружения). М., 1958. С. 61, 62).

2. Косточкин В.В. Русское оборонное зодчество конца XIII–начала XVI веков. М., 1962. С. 76.

3. Воронин Н.Н. К характеристике архитектурных памятников Коломны времени Дмитрия Донского. В кн.: МИА СССР, № 12. М.– Л., 1949. С. 218, 219.

4. «Классический» взгляд на оборонную роль монастырей, в частности, выражали Н.П. Крадин (Крадин Н.П. Русское деревянное оборонное зодчество. М., 1988), Н.Ф. Гуляницкий (Древнерусское градостроительство X–XV веков. Под ред. Н.Ф. Гуляницкого. М., 1993. С. 197), В.Ф. Шперк (Шперк В.Ф. История фортификации. М., 1957). Последний, например, писал:

«Систему укреплений Москвы дополняли монастыри-сторожи, расположенные на основных дорогах в южном полукольце, на расстоянии до 4 км от Кремля. Эти монастыри-сторожи, возведенные в разное время (Андрониев – в 1360 г., Новоспасский – в 1462 г., Симонов – в 1379 г.. Данилов – в 1272 г.. Донской – в 1592, Новодевичий – в 1524, Саввин – в 1592, Новинский – в 1430), играли роль передовых укрепленных форпостов Москвы. Такая система передовых укреплений была дополнена в начале XVII в.. во время общего ремонта и восстановления подмосковных укреплений Покровским монастырем (в 1635 г.) на Рязанской дороге и Андреевским монастырем (в 1648 г.) на правом берегу реки Москвы» (Шперк В.Ф. Указ. соч.).

5. Тихомиров М.Н. Средневековая Москва в XIV–XV вв. М., 1957. С. 15.

6. Раппопорт П.А. Очерки по истории военного зодчества Северо-Восточной и Северо-Западной Руси X–XV вв. В кн.: МИА СССР, № 105, 1961; Раппопорт П.А. Очерки по истории военного зодчества Х–XIII вв. В кн.: МИА СССР, № 52, 1956; Раппопорт П.А. Древние русские крепости. М., 1965.

7. Выголов В.П. Надвратные храмы древней Руси (проблемы эволюции и происхождения). В кн.: Памятники русской архитектуры и монументального искусства: столица и провинция. М., 1994.

8. Каргер М.К. Древний Киев. М., Л., 1961. Т. 2. С. 370.

9. Например, в труде «Древние монастыри Москвы…» Л.А. Беляев назвал изначальное военное значение Симонова монастыря «данью научной моде своего времени» (Беляев Л.А. Древние монастыри Москвы (кон. XIII–нач. XV вв.) по данным археологии. М., 1994. С. 185).

10. Беляев Л.А. Древнерусские монастыри как городские кремли. Тезисы доклада на всероссийском симпозиуме "Кремли России" (М., 23–26 ноября 1999 года).

11. В частности, это Мотронинский Троицкий монастырь под Чигирином, Креховский монастырь (Жолковский район, Львовская область), Троицкий Белоцерковский монастырь (Чашникский район), Зимно-Святогорский монастырь, монастырь в Подкамене, бернардинские монастыри во Львове и Збараже, Успенская Унивская лавра, монастырь в Трускавце и мн. др.

12. Косточкин В.В. Русское оборонное зодчество… С. 33; Воронин Н.Н. Московский Кремль… С. 61, 62; Шперк В.Ф. История фортификации… Некоторые схемы и данные на этот счет приведены в кн.: Древнерусское градостроительство X–XV веков. Под ред. Н.Ф. Гуляницкого. М., 1993. С. 76, 252, 337–345.

13. Чертеж М.П. Кудрявцева. Приведен по кн.: Древнерусское градостроительство… С. 337.

14. ПСРЛ 5:241.

15. Выголов В.П. Указ. соч.

16. ПСРЛ 7:141.

17. Выголов В.П. Указ. соч.

18. Беляев Л.А. Древние монастыри Москвы… С. 106.

19. Вспомним хотя бы осаду Трои у Гомера, где троянцы сражались с греками вне города и даже атаковали их лагерь.

20. Тихомиров М.Н. Указ соч. С. 15.

21. Раппопорт П.А. Очерки по истории военного зодчества Северо-Восточной и Северо-Западной Руси… С. 203.

22. Раппопорт П.А. Указ. соч. Этой же позиции придерживался В.П. Выголов (Выголов В.П. Указ. соч).

23. Выголов В.П. Указ. соч.; Каргер М.К. Указ. соч.

24. Об этом писали не только Л.А. Беляев (Беляев Л.А. Древние монастыри Москвы… С. 209), но и В.П. Выголов (Выголов В.П. Указ. соч.), и П.А, Раппопорт (Раппопорт П.А. Очерки по истории военного зодчества Северо-Восточной и Северо-Западной Руси… С. 203)

25. Подробнее см.: Беляев Л.А. Древние монастыри Москвы…

26. ПСРЛ 6:122.

27. Колышницын Н.В., Молчанов А.А. Работы в Серпухове. В кн.: Археологические открытия 1977 года. М., 1978. С. 63.

28. Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси XII–XV веков. М., 1961–1962. Т. 2. С. 178.

29. ПСРЛ 15:493.

30. Информация с Интернет-сайта: http://www.moskvam.ru/2004/07/tretiakov.htm.

31. «Путешествие игумена Даниила по святой земле в начале XII в. (1113–1116 гг.)». СПб., 1864. С. 57, 100.

32. Цит. по кн.: Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси… Т. 2. С. 180.

33. Цит. по кн.: Лихачев Д.С. Градозащитная семантика Успенских храмов на Руси. В кн.: Успенский собор Московского кремля. Материалы и исследования. М. 1985. С. 19.

34. Раппопорт П.А. Древние русские крепости. М., 1965.

35. Беляев Л.А. Древние монастыри Москвы… С. 218. Исследователь рассматривал более узкий временной интервал – с XIII до начала XV века, но в контексте нашего исследования это непринципиально.

36. До недавнего времени автор полагал, что отдельно стоящим храмом, не имевшим укреплений, была церковь Покрова на Нерли (Заграевский С.В. Юрий Долгорукий и древнерусское белокаменное зодчество. М., 2002. С. 74). Однако В.К. Емелин в 2011 году на основании данных аэрофотосъемки убедительно показал, что укрепления правильной формы (близкой к квадрату) вокруг храма были (Емелин В.К. Доклад на краеведческой конференции в г. Владимире, 2011).

37. Согласно исследованиям автора, и многие сохранившиеся до нашего времени городские валы, традиционно считающиеся домонгольскими, на самом деле являются результатом многочисленных подсыпок грунта в XV–XVII веках. Приведем несколько таких примеров:

– внутри вала в Суздале в районе древних Ильинских ворот (экстраполированная современная высота более 6 м) домонгольский вал сохранился только на высоту 1,5 м (Седова М.В. Суздаль в X–XV веках. М., 1997. С. 52);

– первоначальная высота валов Дмитрова составляла 1,5–2 м при экстраполированной современной высоте до 18 м (информация Интернет-сайта www.dmitrov.su);

– первоначальная высота валов Пенешского (Смотроковского) городища XV века составляла 2,4 м, а в наше время она приблизительно равна 4 м (Овсянников О.В. Укрепленные усадьбы XIV–XV вв. как памятники оборонного зодчества Русского Севера. В кн.: Краткие сообщения Института археологии, вып. 172, с. 97-104);

– валы Пинска в конечный период их существования имели высоту до 18–20 м, а в начальный – около 3 м (информация с Интернет-сайта: http://pinskhistory.by.ru);

– следы многочисленных подсыпок автор наблюдал в 2003 году в разрезе вала в Перемышле Московском, в 2011 году – в оползне вала в Радонеже. Неоднократно подсыпались валы и в Верее (Голубева Л.А. Раскопки в Верейском Кремле. Материалы и исследования по археологии СССР. № 12. М., 1969. С. 140);

– по сравнению с домонгольским временем были существенно подсыпаны городские валы Владимира (подробнее см.: Заграевский С.В. Новые исследования памяников архитектуры Владимиро-Суздальского музея-заповедника. М., 2008. С. 105–106).

Характерно, что в Коломне домонгольские валы не только не сохранились, но их следы до сих пор не найдены – при весьма интенсивных археологических работах, проводимых в ХХ веке (Мазуров А.Б. О расположении детинца и размерах Коломны в XII–XIII веках. В кн.: Краеведческие записки. Сб. научных трудов Коломенского краеведческого музея. Коломна, 2001. С. 28).

38. Подробнее см.: Заграевский С.В. Архитектурная история церкви Трифона в Напрудном и происхождение крещатого свода. М., 2008.

39. В.Н. Татищев указывал следующие случаи участия священнослужителей в войнах: «Что о монахах и попах на войну воспоминает, то по истории нахожу обстоятельство: новгородцы Изяславу Второму противо дяди его Юрия Второго приговорили всех чернецов и церковников нарядить, и ходили; Сергий, игумен Радонежский, Димитрию Донскому двух воинов постриженных послал, и побиты; Старые Русы поп Петрила с войском на Литву ходил и победил; костромской игумен Серапион в нашествие татар Казанских, собрав монахов и попов, татар победил. Может же, того более было, да истории до нас не дошли».

Было и множество других случаев. Так, в 1609 году при осаде Троице-Сергиевой Лавры польско-литовскими войсками гетманов Сапеги и Лисовского в летописи Лавры рассказано об участии старцев монастыря: «Иные сотники с сотнями, с ними же и старцы троицкие во всех полках... Старцы же Сергиева монастыря ходяче в полках, бьющейся с молитвою и укрепляюще люди не ослабляти в делех и тако все охрабривши;я и бьяхуся крепко, глаголюще друг другу: «Умрем братие за веру христианскую».

Псково-Печерский монастырь был осажден войсками Стефана Батория в феврале 1611 года. Летопись монастыря сообщает: «Иноки и бельцы выидоша поутру из града и бишася с ними и выгноша их из туров, оныих побила, а иных живых во град приведоша, оружие поимаша и наряду взяша три пушки... и повлекоша во град».

Соловецкий монастырь неоднократно отражал нападения ливонцев и шведов – в 1571, 1582, 1611 гг. Позднее монахи Соловецкого монастыря, не принявшие реформ патриарха Никона, в течении 8 лет выдерживали осаду регулярных царских войск.

Митрополит Новгородский Исидор в 1611 году при осаде Новгорода шведами служил молебен на стенах крепости. Увидев, что протопоп Софийского собора Амос ожесточенно сопротивляется врагам, митрополит снял с него некую церковную епитимью.

В «Деяниях Петра Великого» говорится: «Олонецкий поп Иван Окулов, в 1702 г., собрав охочих людей до тысячи человек, ходил за Шведский рубеж, разбил четыре неприятельских заставы, побил до четырехсот шведов и, со взятыми рейтарскими знаменами, барабанами, оружием и лошадьми, возвратился в торжестве».

Подборка указанных данных произведена К. Капковым в статье «Военное духовенство Российской империи», Интернет-журнал «Православие.Ru», 12 ноября 2008 г. (http://www.pravoslavie.ru/jurnal/28242.htm).

Характерно также, что в 1586 году Чудов монастырь закупал боеприпасы «для осадного времени» для отражения нашествий татар (Скрынников Р.Г. Лихолетье. М., 1988. С. 116).

40. Например, такая позиция выражена на Интернет-сайтах:

http://www.evangelie.ru/forum/t48926.html

http://his95.narod.ru/zam6_5.htm

http://www.enoth.narod.ru/enc/1/22_14.html

41. Информация с Интернет-сайта: http://www.heretics.com/library/docs/ap_rulez.htm

42. Информация с Интернет-сайта:

http://www.holytrinitymission.org/books/russian/canons_vselen_soborov_nikodim_milosh.htm#_Toc68915105

43. Цит по кн.: История русского искусства. Т. 3. М., 1953. С. 401.

44. Заграевский С.В. Юрий Долгорукий и древнерусское белокаменное зодчество. М., 2002. С. 82.

45. Заграевский С.В. Зодчество Северо-Восточной Руси конца XIII–первой трети XIV века. М., 2003. С. 51.

46. Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси… Т. 1. С. 314.

47. Голубинский Е.Е. История русской церкви. Т.1, ч. 2. М., 1904. С. 49.

48. Раппопорт П.А. Строительное производство Древней Руси. СПб, 1994. С. 95.

49. Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси… Т. 1. С. 102.

50. Разин Е.А. История военного искусства VI–XVI вв. СПб, 1999. С. 170.

51. Цит. по кн.: Древнерусское градостроительство… С. 45.

52. Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси… Т. 1. С. 511.

53. В.П. Выголов, оспаривая оборонный характер надвратного храма Киево-Печерской Лавры, ни в коем случае не оспаривал такой характер надвратных храмов в принципе и приводил большое количество таких примеров (Выголов В.П. Указ. соч.)

54. Информация с Интернет-сайта: http://www.posad.1gb.ru/default.aspx?ti=1&hti=92

55. ПСРЛ 14:111.

56. Информация с Интернет-сайта: http://emercom.pskov.ru/Museum/Pages/pozhary_drevnie.htm

57. Информация с Интернет-сайта: http://www.echo.msk.ru/programs/kremlin/37963/

58. Информация с Интернет-сайта: http://www.astrakhan.ru/history/read/38/

59. ПСРЛ 34:203.

60. Информация с Интернет-сайта: http://www.twow.ru/forum/lofi/index.php/t1870-0.html

61. «Опись городовых укреплений Старицы 1695 года» (цит. по кн.: Крылов И.П. Старица и ее достопримечательности. Старица, 1915. С. 56).

62. Заграевский С.В. Новые исследования… С. 113.

63. Голубинский Е.Е. Указ. соч. С. 306.

64. Информация почерпнута на Интернет-сайте http://www.urzhum.ru/architecture/klnch.html.

65. Информация почерпнута на форуме Интернет-сайта www.sobory.ru.

66. Там же.

67. Даже Успенский собор в Москве (1475–1479), внутреннее пространство которого решено в духе готических «зальных церквей», и лишенная алтарных апсид Троицкая церковь в Чашникове (XVI век) по общему архитектурному типу являются классическими крестовокупольными храмами.